Джейк Тэкри (Jake Thackray) - 3

The Statues

Closing time on Saturday it was dark.
Me and Uncle Samuel were lying in the park,
Toes towards the moonlight, noses in the flower beds.
But we know that what we saw, we saw.

She was naked. She was cast in bronze, in bronze,
Standing in the lake amidst the corporation swans.
He was millstone grit. He was Sir Robert Walpole.
And we know that what we heard, we heard.

"Lady is the water cold tonight,
Or does the silky moonlight warm your heart to me?
Or must I hanker for a hundred years again
And never-endingly gaze upon your flanks, your face?"

Well, me and my Uncle Sam, oh Constable, well, we were right on her side.
Poor darling, she was shy and she had her pride,
and nowhere to hide.

We were there: we saw the aged sire
Shaking with a century of petrified desire,
Climbing from his pedestal all stiff and sooty.
And we know that what we saw, we saw.

He began to tremble and to sway-ay-ay.
We were drunk as penguins but we saw him clear as day
Clumping to the water's edge, Sir Robert Walpole,
And we know that what we heard, we heard.

"Lady is the water cold tonight?
Is it the milky moonlight warms my heart to you?
Well let the devil take the park attendant first!
My heart may burst,
so I'm not waiting any longer lady!"

Me and my Uncle Sam, Inspector, well, then we both got to our feet.
Poor darling she was sweet
and not very old,
and awfully cold.

We rolled up our sleeves, we got to work,
Went for him like buffaloes, like windmills gone berserk.
He fought like a tiger - we've got the scars to prove it -
And we know that what we've got we've got.

We hung on like death, we did our best.
He was big and gritty and he fought like one possessed
He was much too good for us was Robert Walpole,
He put us down and out and he strode on.

Lady was the water cold last night?
Was it the creamy, dreamy moonlight warmed your heart?
Oh little nymph, we both did what we could,
But it's so strange:
you're infinitely changed
today.

Статуи

Субботней ночью, когда в барах уже не наливали,
Мы с дядюшкой Сэмюэлем валялись в парке
Пятками к небу и носами в клумбу,
Но мы видели то, что мы видели.

Она была обнаженной и отлитой в бронзе
И стояла посреди озера в компании стаи лебедей.
Он был из грубого камня. Его звали сэр Роберт Уолпол,
И мы слышали то, что мы слышали.

«Леди, не холодна ли вода сегодня ночью?
Может быть, нежный лунный свет согреет ваше сердце и обратит его ко мне?
Неужели мне томиться еще сотню лет,
Бесконечно разглядывая ваше лицо и ваши ягодицы?»

Тут, констебль, мы с дядюшкой Сэмом
Были целиком на ее стороне.
Она, бедняжка, так стеснялась. Ведь у нее была собственная гордость,
А спрятаться-то негде.

А потом мы собственными глазами увидели, как этот престарелый самец,
Трясясь от векового неутоленного вожделения,
Весь почерневший и окаменевший, слез со своего пьедестала.
Да, мы видели то, что мы видели.

Он начал дрожать и раскачиваться.
Мы были пьяны в стельку, но видели ясно как днем:
Сэр Роберт Уолпол тяжелыми шагами направился к воде.
И мы услышали то, что услышали.

«Леди, не холодна ли вода сегодня ночью?
Может быть, млечный лунный свет согреет ваше сердце и обратит его ко мне?
Пусть смотритель парка катится к дьяволу!
Леди, мое сердце разрывается, и я не буду больше ждать!»

Тут, инспектор, мы с дядюшкой Сэмом
Поднялись на ноги.
Она, бедняжка, была такой симпатичной
Не слишком старой, но ужасно холодной.

Мы засучили рукава и взялись за дело.
Мы двинулись на него, как разъяренные быки,
Размахивая руками, словно ветряные мельницы,
Он сражался как тигр — посмотрите на наши ссадины, —
И мы получили то, что получили.

Мы стояли насмерть, мы старались изо всех сил,
Но он был огромный, тяжелый и дрался как одержимый.
Куда нам было до сэра Роберта Уолпола —
Он просто вырубил нас обоих и зашагал дальше.

Леди, не была холодна вода прошлой ночью?
Или мягкий и призрачный лунный свет согрел ваше сердце?
О, маленькая нимфа! Мы оба сделали все, что могли,
Но как странно: вы сегодня бесконечно изменились.

The Ballad of Billy Kershaw

He was small and baggy-trousered, he was nondescript and shy,
But in his breast there burned a sacred flame,
For women melted and surrendered when they looked into his eyes.
(Little Billy Kershaw was the name, by the way,
He worked as a country ploughman, so they say.)

Oh Lothario and Casanova, mighty Don Juan,
Those legendary goats of days of yore -
Billy was better, with his eyes closed, on one leg and with no hands!
(A trick which he could actually perform, by the way,
Spectacular, but dodgy, so they say.)

He never did it for the profit of it, never for applause,
Only the silvery laughter that it caused.

There was a difference in that Billy Kershaw never picked the best,
The beautiful, the golden ones that most men would,
But the ugly ones, the poorest, the despised, the dispossessed.
(Where else would a hunchback get a cuddle, by the way?
Harelips can kiss, or so they say.)

And so the shop-girl with the whiskers, or the limping shepherdess,
The squinting barmaid (her with the pocky skin),
Even the horse-like countess with the teeth and meagre breasts
(Which in fact had often harboured Billy's chin, by the way,
Haughty but snug, so they say).

He never did it for the profit of it, never for applause,
Only the common comfort that it caused.

Many a poor distracted Catholic, rating Billy over Lourdes,
Came smiling down his staircase, all her frenzy gone.
And the husband, far from angry, would be chuffed that she was cured
(And buy him a pint in the local later on, by the way;
Horses for courses, as they say).

He responded to the colonel's widow's desperate appeal
In the colonel's house upon the colonel's tiger skin,
And in the potter's shop, the potter's wife upon the potter's wheel
(Which was steadily continuing to spin, by the way,
A right tour de force, so they say).

But never ever for the profit of it, never the applause,
Only the passing happiness it caused.

But soon the news of Billy Kershaw and his life-enhancing powers
Became across the county widely known,
And by his cottage gate the coachloads waited patiently for hours.
(The drivers made a bundle going home, by the way,
Their caps were full of silver, so they say.)

And the village did a roaring trade in teas and souvenirs,
In ash trays and the local watercress.
Until Billy, disillusioned, simply ups and disappears.
(Leaving no forwarding address, by the way,
Could be anywhere at all, or so they say.)

But it was not for the profit of it, not for the applause,
Only the consolation that it caused.

If there should be a sad, neglected, wretched woman in your life,
It could well be that Billy's near at hand;
Perhaps your auntie or your daughter, or your mother or your wife.
(And when did you last see your grandma, by the way?
No genuine case is ever turned away.)

He's no rascal, he's no charlatan, no mountebank, no snob;
Whoever you are, he'll treat you just the same.
He is small and baggy-trousered, and he does a tidy job
(Little Billy Kershaw is the name, by the way;
He worked as a country ploughman, so they say.)

But never ever for the profit of it, never the applause,
Only the common comfort that it caused.

If you find that Billy's ballad is extravagant, or trite,
Offensive, irrelevant, or untrue,
That may well be, but here's a moral which will make us feel all right
(A moral which may well apply to you, by the way;
Takes one to know one, as they say).

Баллада о Билли Кершо

Он был невзрачным и застенчивым коротышкой
В мешковатых штанах, но в его груди горел такой огонь,
Что женщины таяли и сдавались, стоило им взглянуть в его глаза.
(Между прочим, его звали малыш Билли Кершо,
и, как говорят, он был обычным деревенским парнем).

Лотарио, Казанова, блистательный Дон Жуан,
Легендарные самцы былых времен,
Билли с закрытыми глазами и одной левой мог им дать сто очков вперед
(Что он, между прочим, неоднократно демонстрировал —
Эффектно и, как говорят, довольно деликатно).

Но он никогда не делал этого ради выгоды или дешевого успеха,
А только ради серебристого женского смеха.

Разница была еще в том, что Билли Кершо никогда не выбирал
Самых лучших, самых красивых и самых богатых, как делало бы большинство мужчин,
А наоборот — самых уродливых, самых бедных, презираемых и отвергнутых
(Между прочим, кто еще приласкает горбунью?
А ведь заячья губа, как говорится, тоже хочет поцелуев).

Таких, как усатая продавщица, хромая пастушка,
Косоглазая и рябая официантка
Или даже графиня с лошадиными зубами и тощими сиськами,
в которые Билли порой утыкался подбородком.
(Как говорится, что за честь, если нечего есть).

Но он никогда не делал этого ради выгоды или дешевого успеха,
А только чтобы немного утешить.

Многие озабоченные католички находили, что визит к Билли
Помогает им лучше, чем паломничество в Лурд,
И, улыбаясь, выходили от него совершенно удовлетворенными.
А их счастливые мужья не думали злиться
И, между прочим, угощали Билли пивком в местном кабачке
(Как говорится, на то и петух, чтоб кур топтать).

В полковничьем доме на тигровой шкуре
Он утолял отчаянные вожделения его вдовы,
А в гончарной мастерской утешал жену гончара
Прямо на гончарном кругу,
который, между прочим, продолжал крутиться —
как говорят, это был настоящий tour de force.

Но он никогда не делал этого ради выгоды или дешевого успеха,
А только ради мимолетной радости.

Но вскоре слава о целительных способностях Билли
Разлетелась по всему графству,
И теперь возле его дома часами терпеливо стояли туристические автобусы
(Между прочим, водители зашибали бешеные бабки
И, как говорят, увозили домой полные фуражки серебра).

А в деревне буйно расцвела торговля сувенирами —
Чашками, пепельницами, а заодно и местным кресс-салатом.
Но тут Билли все это надоело, он быстро собрался и исчез
и, между прочим, не оставил даже адреса.
Говорят, он теперь может быть где угодно.

Но это было не ради выгоды или дешевого успеха,
А только из сострадания.

Если в твоей жизни есть несчастная, убогая, заброшенная женщина,
Ищи Билли около нее.
Это может быть твоя тетка, твоя дочь, твоя мать или жена
(и, между прочим, когда ты последний раз навещал свою бабушку?) —
Ни от чего нельзя зарекаться.

Он не мошенник, не жулик, не шарлатан и не сноб —
Кто б ты ни был, он со всеми держится одинаково.
Но коротышка в мешковатых штанах отлично делает свое дело.
(Между прочим, его зовут малыш Билли Кершо,
и, как говорят, он обычный деревенский парень).

Но никогда не делает этого ради выгоды или дешевого успеха,
А только чтобы немного утешить.

Возможно, эта баллада покажется кому-то банальной, или оскорбительной,
Или лживой, или чересчур экстравагантной, или вообще никому не нужной.
Пусть так. Но в ней есть мораль, которая успокоит критиков
(между прочим, она сгодится и для тебя)
И, как говорится, поможет всем нам лучше понять друг друга.

The Last Will and Testament of Jake Thackray

I,
the under-mentioned,
by
this document
Do declare my true intentions,
my last will, my testament.
When I turn up my toes, when I rattle my clack, when I agonise,
I want no great wet weepings, no tearing of hair, no wringing of hands, no sighs,
no lack-a-days, no woe-is-me's and none of your sad adieus.
Go, go, go and get the priest and then go get the booze, boys.

Death, where is thy victory?
Grave, where is thy sting?
When I snuff it bury me quickly,
then let carousels begin -
But not a do with a few ham sandwiches, a sausage roll or two and "A small port wine, please".
Roll the carpet right back, get cracking with your old Gay Gordons
And your knees up, shake it up, live it up, sup it up, hell of a kind of a time.
And if the coppers come around, well, tell them the party's mine, boys.

Let best beef be eaten,
fill every empty glass,
Let no breast be beaten,
let no tooth be gnashed.
Don't bother with a fancy tombstone or a big-deal angel or a little copper flower pot:
Grow a dog-rose in my eyes or a pussy-willow But no forget-me-nots,
no epitaphs, no keepsakes; you can let my memory slip.
You can say a prayer or two for me soul then, but - make it quick, boys.

Lady, if your bosom is heaving
don't waste your bosom on me.
Let it heave for a man who's breathing,
a man who can feel, a man who can see.
And to my cronies: you can read my books, you can drive around in my motor car.
And you can fish your trout with my fly and tackle, you can play on my guitar,
And sing my songs, wear my shirts. You can even settle my debts.
You can kiss my little missus if she's willing then, but – no regrets, boys.

Распоряжения на случай смерти Джейка Тэкри

Я, нижеупомянутый, объявляю в этом документе
Свои истинные намерения и распоряжения на случай моей смерти.
Когда я протяну ноги, когда я издам предсмертный хрип,
Когда я начну загибаться, Я не хочу никаких сопливых рыданий, рванья волос,
заламыванья рук и печальных вздохов, никаких «увы!», никаких «о горе мне!»
и всех этих трогательных прощаний.
Поскорей позовите священника,
а сами отправляйтесь за бухлом, парни!

Смерть, где твоя победа? Могила, где твоя ловушка?
Когда я отдам концы, заройте меня по-быстрому и начинайте попойку.
Но не легкую вечеринку с парой сэндвичей, булочками с сосиской
и «немного портвейна, пожалуйста».
Скатайте к чертовой матери ковер и отчебучьте наш старый Гей Гордонс,
выкидывайте коленца позабористей и поотвязней,
ешьте, пейте и веселитесь, сколько влезет,
А если копы начнут возникать, скажите им, что это мой праздник, парни!

Пусть на столах стоит лучшее мясо и не будет пустых стаканов.
И давайте обойдемся без сломанных ребер и выбитых зубов
Не морочьте себе голову дурацкой надгробной плитой,
помпезным ангелом и цветочным горшочком,
лучше посадите на моей могиле дикий шиповник или иву,
вот только не надо незабудок, эпитафий, памятных альбомов —
обо мне не нужно помнить долго.
Можете прочесть за упокой моей души пару молитв, но покороче, парни.

Леди, пусть ваша грудь вздымается не для меня,
А для того, кто еще жив и в состоянии видеть и чувствовать.
А вы, ребята, можете читать мои книги, кататься на моем автомобиле,
Ловить форель моими удочками, играть на моей гитаре,
Петь мои песни, носить мои рубашки,
Можете даже расплатиться с моими долгами.
Вы можете развлечься с моей подружкой, если она захочет,
Но никаких сожалений, парни.